Он как-то во двор свои подушки проветривать вынес, и ему один сосед сказал, что их лучше в химчистку сдавать, а другой – что от старых подушек с перьями внутри вообще нужно избавляться, что они «пылесборники». Так вот дедушка им обоим ответил: «Что б вы понимали?»

А действительно, чего они к нему и ко всем его вещам пристают? Ещё и советы какие-то дают?

Дедушка целую огромную жизнь прожил, как-то сумел со всем разобраться. А главное, никто же его не слушает долго, как я, поэтому он и не может рассказать этим соседям, почему старые подушки – это не пылесборники, например, ну, чтобы они поняли.

Я помню, как в тот вечер заиграла какая-то мелодия по радио, и дедушка прям замер сначала. А потом взял приёмник, близко к уху его поднёс и заплакал. Горько-горько. И тут никто ему глупых вопросов задавать не стал, и успокаивать не пытался, и советы не стали давать про то, что не надо плакать от музыки, и никто не напомнил, что мужчины не плачут. Всем было будто неловко немножко.

Потом музыка закончилась, дедушка достал из кармана большой мятый носовой платок, высморкался и зачем-то всем нам сказал: «Ой, что б вы понимали в этой жизни?»

Мне казалось, что я что-то всё-таки понимаю. Ну хорошо. Не понимаю, а чувствую. Мне легче не заплакать, если ударюсь больно или упаду и все коленки и ладони об асфальт расцарапаю. Я однажды при папе упал, встал спокойно, отряхнул штаны и пошёл дальше. Так папа потом весь вечер рассказывал маме, что я ни слезинки не проронил. Очень мной гордился. Называл меня героем. Я ничего геройского в этом не вижу. Когда немного больно, можно и потерпеть. Чтобы папа гордился, не плакать, когда упал. А чтобы маму не расстраивать, не плакать, когда она потом царапины обрабатывает. Ничего сложного. Это я умею.

Сложнее не плакать от обиды. Когда обзываются, например. Или когда что-то не получается, а все над тобой смеются. Но самая страшная обида – это та, которая подкрадывается незаметно и без особенной причины. Это когда знаешь, что «сам дурак», когда хочешь сказать что-то умное, а получается совсем наоборот. И пусть никто даже не заметит твоей глупости, но такое внутри волнение наступает, что хочется сразу провалиться от стыда. И чем тебе стыднее за себя становится, тем больше начинаешь дурацких поступков совершать.

Наша учительница начальных классов как-то маме сказала, что мне будет сложно дальше в школе, потому что у меня «слабый словарный запас». Она считает, что с литературой и историей у меня будут большие проблемы, что мне нужно делать упор на математику.

Вот откуда она знает, какой у меня словарный запас? Этого вообще никто не знает.

Я слова очень люблю. Я их люблю даже больше, чем те, кто всё время болтает и их вслух произносит. Я как услышу новое слово, сразу начинаю с ним всякие истории придумывать, а некоторые даже записываю.

Вдруг я вообще вырасту и писателем стану? И напишу что-то очень честное. И все узнают то, что до этого не знали. Вдруг я смогу? Вот про то, что мужчины плачут, я бы написал.

У меня однажды был совсем грустный день. Может быть, и у вас такие бывали. Когда не знаешь, почему ты злишься, и даже если кто-то спросит, то объяснить не сможешь. Я даже очень хотел Мусю пнуть. Прямо пнуть… Ну придёт же такое в голову? Потом я передумал. Не потому, что у меня есть совесть, а потому что Муся бы меня зацарапала. Она умеет за себя постоять. Я тогда подумал, что в школе так же бывает. Пацаны задираются к кому-то не потому, что по делу, а потому что очень хочется кого-то пнуть. Они к тем, кто за себя может постоять, никогда не полезут. А слабого могут обижать часто.

Меня не обижают особо, потому что я «непонятный тип». Они так и говорят: «Костян – непонятный тип». А я на всякий случай делаю угрюмое выражение лица. Такое, будто двину в ответ.

Ну так вот. У меня был очень грустный день. Такой страшно грустный, что я решил: сегодня обязательно нужно пореветь. Иначе все эти слёзы, которые во мне есть, прорвутся из меня в самый стыдный момент. И я пошёл к дедушке в дом № 3а. Позвонил в дверь, а он долго что-то не открывал. Я думал уже уходить, но слышу – шаркает ногами, медленно идёт к двери. Открыл, увидел меня и так запросто сказал: «Проходи, Костя» – даже не спросил, зачем я пришёл.

Я сразу пошёл в комнату, сел на диван и стал ждать слёзы. А дедушка сел рядом со мной. Так вот мы с ним посидели минут двадцать, наверное, и просто смотрели в стенку напротив. А потом меня прорвало, и я заплакал. И прям как хотел – в голос. И дедушка меня не трогал. Только два раза сказал: «Поплачь, поплачь». Ну потом я плакать перестал и домой пошёл. Дедушке сказал: «Спасибо, до свидания».

Мне было очень хорошо и легко! Я понял. Наверное, в глазах у всех своё количество воды. Надо же её куда-то девать? Пока я сдерживал слёзы, там столько их накопилось. А сейчас они выплакались, и я ещё лет десять могу не плакать. Это чудесно!

10. Про красоту

Я ничего не понимаю в красоте. Особенно когда про красоту говорит мама. Она меня сильно запутывает в этом смысле.

Мне нравится моя мама. Она добрая, немного странная, она меня любит, и она точно очень красивая. Папа тоже так считает. Но сама мама никак не может определиться, какая она.

Иногда папа пытается маму сфотографировать, а она вдруг начинает закрываться руками и говорит: «Не фотографируй меня, я сейчас некрасивая». Ну это же полная ерунда! Человек или красивый, или некрасивый. Что значит «сейчас некрасивая»? Ещё вчера вечером наряжалась, чтобы вместе с папой идти в театр, крутилась перед зеркалом и сама про себя говорила: «Ну просто богиня». Папа был с ней согласен. Как она может вечером быть красавицей, а утром всерьёз хныкать, что совсем плохо выглядит? Ничего же не меняется. С утра – та же мама, только без помады. Не в помаде же красота? И не в нарядном платье?

Если бы всё было так просто, все девчонки мазались бы помадой и носили нарядные платья даже в школу. Я не вижу разницы. И ещё я не понимаю, чем одно мамино нарядное платье отличается от другого. То, что они по цвету разные, это понятно, рукава разной длины, но в остальном – не понимаю. Сначала я подумал, что все это от моей глупости, но потом заметил, что папа тоже в этом не разбирается. Он только делает вид. Ему тоже трудно угадывать, когда мама думает, что она красивая, а когда не очень. Иногда он даже сердится немного и маме говорит: «Что за глупости! Ты у нас всегда красивая». Маме это приятно слышать, но она всегда стоит на своём, особенно когда в театр собирается, будто ей не в тёмном зале сидеть, а самой на сцене играть. И вот она всё бегает, бегает по квартире, пять раз переодевается и причёсывается. А папа терпеливо ждёт, пока она не решит, что вот сейчас она красивая.

Папа театр вообще терпеть не может. Я думаю, что он ходит с мамой на все эти спектакли только по той причине, что маме нравится, и ещё потому, что мама иногда соглашается ездить с ним на рыбалку. Я ни в театр не хожу, ни на рыбалку. Я и там и там засыпаю. Раньше, когда родители вместе уходили из дома, за мной кто-нибудь присматривал. А в этом году папа сказал, что теперь уже мне можно доверять и я буду иногда оставаться дома один. Было немного обидно…

Как так? Это же мои родители! Они знают меня с самого моего рождения. И целых одиннадцать лет мне не доверяли. А я ничем не давал повода во мне сомневаться. Я ни разу не делал дома того, что может ребёнок вытворить. Ничего не разбивал, никаких вещей не портил.

Бывает, что к родителям приходят в гости друзья и рассказывают за ужином, как у них дети дома нахулиганили. Папа мой всегда расплывается в понимающей улыбке и по-доброму так говорит: «Да ла-а-адно вам, нормальный ребёнок!»